— Позволь, я вызову доктора, — сказал он.

— Нет. Мне лучше. Это солнце… такое жгучее. Вот мне и сталодурно. Сейчас лучше.

На щеки Марджори вернулась слабая краска.

— Точно?

— Да. Со мной все в порядке.

— Ты слишком много работаешь, милая.

— Да, — вяло согласилась она. Глаза смотрели безразлично.

Запустив пятерню в шевелюру, Тони подергал себя за волосы.

— Нам надо избавиться от этого, Марджи. Надо. Видишь ли…

Он замолчал, не желая обижать ее.

— Я выгляжу ужасно, — сказала она. — Я знаю. Вчера ясобиралась спать и в ванной посмотрелась в зеркало. Меня там словно бы и небыло. На минуту я… — Губы Марджори тронула улыбка. — Я подумала, что вижусквозь себя ванну. Как будто от меня осталось всего ничего, и оно было таким…таким бледным…

— Я хочу, чтобы тебя посмотрел доктор Рирдон.

Но она, казалось, не слышит.

— В последние три или четыре ночи мне снится такой чудесныйсон, Тони. Такой всамделишный. Во сне ко мне приходит Дэнни. И говорит: «Мам,мамочка, я так рад, что вернулся домой!» И еще говорит… говорит…

— Что он говорит? — осторожно спросил Тони.

— Он говорит… что опять стал моим малышом. Моим сынулей,снова грудным. Я даю ему грудь и… А потом приходит такое приятное чувство, внем сквозит горечь… Так же было перед тем, когда я отнимала Дэнни от груди, унего начинали резаться зубки и он бы кусался… Ах, это, должно быть, звучитужасно. Как одна из психиатрических штучек, знаешь?

— Нет, — сказал он. — Нет.

Тони опустился перед женой на колени, и она обвила рукамиего шею, слабо всхлипывая. Руки у Марджори были холодными.

— Прошу тебя, Тони, никаких докторов. Я сегодня будуотдыхать.

— Ну, хорошо, — ответил он. И ему стало не по себе от того,что он сдался.

— Это такой чудесный сон, Тони, — проговорила Марджори ему вшею.

Движение ее губ, смягченная твердость зубов под нимиоказались на удивление чувственными. У Тони началась эрекция.

— Хоть бы сегодня опять его увидеть.

— Может, так оно и будет, — сказал он, гладя ее по голове.—  Раз так, может, и увидишь.

4

— Господи, да ты просто картинка, — сказал Бен.

На фоне больничного мира, состоящего из солидного белого ианемичнозеленого, Сьюзан Нортон действительно выглядела великолепно. На нейбыла ярко-желтая блузка в черную вертикальную полоску и синяя джинсоваямини-юбка.

— Ты тоже, — сказала она и перешла к нему через комнату.

Бен крепко поцеловал ее, рукой скользнув к теплому изгибубедра и потирая его.

— Эй, — сказала Сьюзан, прерывая поцелуй. — Тебя за этоотсюда выкинут.

— Только не меня.

— Нет, меня.

Они посмотрели друг на друга.

— Я люблю тебя, Бен.

— И я тебя люблю.

— Если б я сейчас могла забраться к тебе…

— Секундочку, дай, задерну занавеску.

— А как я буду объясняться с тутошними проверяльщиками, еслипридут искать марафет?

— Скажешь, что давала мне судно.

Сьюзан с улыбкой покачала головой и пододвинула стул.

— В городе многое произошло, Бен.

Слова девушки сразу же подействовали на Бена отрезвляюще.

— Например?

Она замялась.

— Просто не знаю, как тебе сказать… и что думать об этом.Мягко говоря, я в этом замешана.

— Ну, выкладывай, а я разберусь.

— А как ты, Бен?

— Лучше. Пустяки. Доктор Мэтта, малый по фамилии Коди…

— Нет. Я про голову. Насколько ты веришь в эту чушь в духеграфа Дракулы?

— А, вон что. Мэтт тебе все рассказал?

— Мэтт здесь, в больнице. Этажом выше, в интенсивнойтерапии.

— Что? — Бен приподнялся на локтях. — Что с ним такое?

— Сердечный приступ.

— Сердечный приступ!

— Доктор Коди говорит, состояние стабильное. Числится Мэттсреди тяжелых, но это обязательно на первые сорок восемь часов. Когда этослучилось, я была там.

— Расскажи все, что помнишь, Сьюзан.

Радость с лица Бена исчезла. Оно стало внимательным,напряженным, тонко прорисованным. Затерянный в белой палате среди белизныпростыней и больничной рубашки, Бен опять поразил Сьюзан своим видом — видомчеловека, подведенного к некой грани взвинченности, готового, может быть,полезть на рожон.

— Ты не ответил на мой вопрос, Бен.

— Как я воспринял рассказ Мэтта?

— Да.

— Давай, я скажу тебе, что ты думаешь. Это и будет моимответом. Ты думаешь, будто дом Марстена изъел мой рассудок настолько, что, изящновыражаясь, поехала моя собственная крыша. Это честная оценка?

— Наверное, да. Но я никогда не думала в таких… таких резкихвыражениях.

— Я знаю, Сьюзан. Позволь, я прослежу ход своих размышлений,если сумею. Вдруг это поможет разложить все по полочкам? По твоему лицу я могусказать, что и тебя что-то отбросило на пару шагов. Правильно?

— Да… но я не верю, я не могу…

— Погоди минутку. Вот это слово не могу — и мешает всему. Нанем я и застрял. Это совершенное, проклятое, безапелляционное слово. Не могу.Сьюзан, я не поверил Мэтту, потому что на самом деле такого не бывает. Но как яни рассматривал эту историю, нестыковки в ней найти не смог. Напрашивался самыйочевидный вывод: Мэтт где-то съехал с рельсов. Верно?

— Да.

— Он показался тебе ненормальным?

— Нет. Нет, но…

— Стоп. — Бен поднял руку. — Ты думаешь категориями «немогу», да?

— Наверное, — сказала она.

— Вот и мне Мэтт не показался ни сумасшедшим, нибезрассудным. Кроме того, мы оба знаем, что ни мания преследования, ни паранойяне появляются за одну ночь. Чтобы разрастись, им нужно некоторое время, нуженуход, тщательный полив и подкормка. Ты хоть раз слышала, чтобы в городеговорили, будто Мэтт не в своем уме? Мэтт хоть раз говорил, что у кого-то на негозуб? Он имел отношение хоть к одному сомнительному делу — например, к работе софтором, который вызывает рак мозга, или к членству в Сыновьях АмериканскихПатриотов, в НЛФ? Он хоть раз проявил преувеличенный интерес к спиритическимсеансам, астральным проекциям, переселению душ или чему-то подобному? Тебеизвестно, что его хотя бы один раз забирали?